Космическая трилогия [сборник] - Клайв Льюис

— Сейчас не то. У них есть орудие, называемое прессой. Мы умрем, и никто даже не узнает о нас.

— А как же священство? Неужто нам не помогут служители Божьи? Не может быть, чтобы они все развратились!

— Вера теперь разорвана на куски. Но если бы она и была едина, христиан очень мало. Не жди от них помощи.

— Тогда позовем людей из-за моря. Разве не явятся на наш зов все христиане Нейстрии, Ирландии, Бенвила, чтобы очистить эту землю?

— Христианских королей больше нет. Страны, о которых ты говоришь, стали частью Британии или еще глубже погрязли в неправде.

— Что ж, обратимся к тому, кто поставлен сражать тиранов и оживлять королевства. Воззовем к императору.

— Императора больше нет.

— Нет императора?.. — начал Мерлин и продолжать не смог. Несколько минут он сидел молча; потом проговорил: — Да, в дурной век я проснулся. Но если весь Запад отступил от Бога, быть может, мы не преступим закона, если взглянем дальше. В мои времена я слышал, что существуют люди, не знающие нашей веры, но почитающие Творца. Сэр, мы вправе искать помощи там, за Византийским царством. Вам виднее, что там есть — Вавилон ли, Аравия, — ибо ваши корабли обошли вокруг всего света.

Рэнсом покачал головой.

— Ты все никак не поймешь, — сказал он. — Яд варили здесь, у нас, но он теперь повсюду. Куда бы ты ни пошел, ты увидишь машины, многолюдные города, пустые троны, бесплодные ложа, обманные писанья, людей, обольщаемых ложной надеждой и мучимых истинной скорбью, поклоняющихся творенью рук своих, но отрезанных от матери своей, земли, и отца, своего, неба. Можешь идти на Восток, пока он не станет Западом, и ты не вернешься сюда через океан. Повсюду ты увидишь лишь тень крыла, покрывающего землю.

— Значит, это конец? — спросил Мерлин.

— Нет, — сказал Рэнсом, — это значит, что есть только один путь. Да, если бы враги наши не ошиблись, у нас не было бы надежды. Если бы собственной злой волей они не ворвались туда, к нездешним силам, теперь бы настал их час победы. Но они пришли к богам, которые не шли к ним, и обрушили на себя небо. Тем самым они погибнут. Ты видишь, другого выхода нет. Осталось одно: повинуйся.

Бледное лицо стало медленно меняться, понемногу обретая почти звериное выражение — очень земное, очень простое и довольно хитрое.

— Знал бы я это все, — сказал наконец Мерлин, — я бы тебя усыпил, как твоего шута.

— Я плохо сплю с тех пор, как был на небе, — отвечал Рэнсом.

ГЛАВА XIV

«ЖИЗНЬ — ЭТО ВСТРЕЧА»

1

День и ночь сравнялись для Марка, и он не знал, сколько минут или часов проспал он, когда к нему снова явился Фрост. Он так и не ел. Профессор пришел спросить, надумал ли он что-нибудь после их разговора. Марк решил сдаваться не сразу, чтобы получилось убедительней, и ответил, что его беспокоит лишь одно: он не совсем понял, какая польза ему в частности и людям вообще от сотрудничества с макробами. Он ясно видит, что все действуют так или иначе отнюдь не из долга перед обществом (это лишь пристойный ярлык). Человеческие поступки порождает организм, и их различие определяется особенностями поведенческих моделей данного социума. Что заменит теперь эти внеразумные мотивы? На каком основании следует отныне осуждать или одобрять тот или иной поступок?

— Если вы хотите употреблять эти термины, — сказал Фрост, — лучший ответ дал нам Уоддингтон. Существование само себя оправдывает. Процесс, именуемый эволюцией, оправдан тем, что именно так действуют биологические сообщества. Контакт между высшим биологическим видом и макробами оправдан тем, что он существует.

— Значит, — сказал Марк, — Нет смысла спрашивать, не движется ли Вселенная к тому, что мы называли бы злом?

— Никакого смысла, — сказал Фрост. — Суждение ваше отражает лишь чувства. Сам Гекели впадал в такую ошибку, называя «беспощадной» борьбу за существование. На самом деле, по словам Уоддигнтона, межвидовая борьба настолько же вне эмоций, как интеграл. При объективном взгляде на вещи нет внешнего, нравственного критерия, порожденного чувством.

— Следовательно, — сказал Марк, — нынешний ход событий оправдан, даже если он приведет к исчезновению жизни?

— Несомненно, — ответил Фрост, — если вы настаиваете на этих понятиях. На самом деле, вопрос ваш вообще не имеет смысла. Он предполагает причинно-следственную модель мира, идущую от Аристотеля, который, в свою очередь, лишь привел в систему опыт аграрного общества времен железного века. Вы попусту тратите время, размышляя о причинах. Не причина порождает действие, а действие — причину. Когда вы достигнете объективности, вы увидите, что все мотивы — чисто телесны, субъективны. Вам они не будут нужны. Их место займет то, чего вы сейчас не поймете. Действия же ваши станут много эффективнее.

— Понимаю… — сказал Марк. Такую философию он знал и действительно понял, что именно к этому придешь, если думать, как он думал прежде. Это было ему очень противно.

— Именно поэтому, — продолжал Фрост, — вы должны пройти систематический курс объективности. Представьте себе, что у вас убивают в зубе нерв. Мы просто уничтожим систему инстинктивных предпочтений, как этических, так и эстетических, какой бы логикой они теперь ни прикрывались.

— Ясно, — сказал Марк и прибавил про себя, что если уж освобождаться от этики, он бы прежде всего расквасил профессору морду.

Потом Фрост куда-то его повел и чем-то покормил. Здесь тоже не было окон, горел свет. Профессор стоял и смотрел на Марка. Тот не знал, нравится ли ему еда, но был слишком голоден, чтобы отказаться, да это и не было возможно. Когда он поел, Фрост повел его к голове, но, как ни странно, ни мыться, ни облачаться в одежды хирурга они не стали, а быстро пошли к какой-то дверце. Впуская его неизвестно куда, Фрост сказал: «Я скоро вернусь», и ушел.

Сперва Марку в этой комнате стало легче. Он увидел длинный стол, как для заседаний, восемь-девять стульев, какие-то картины и, что удивительно, стремянку. Окон снова не было, а свет поистине напоминал дневной, таким он был серым и холодным. Не было и камина, и казалось, что в комнате очень холодно.

Наблюдательный человек заметил бы, что все немного смещено. Марк почувствовал что-то, но причину понял не сразу. Дверь направо от него была не совсем посередине стены и казалась чуточку кривой. Он начал было искать, где же этого впечатления нет, но ему стало страшно и он отвернулся.

Тогда он увидел пятна на потолке. Не от сырости, настоящие черные пятна, разбросанные там и сям по бледно-бурому фону. И не так уж много, штук тридцать… а может, все сто? Он решил не попадаться в ловушку, не считать их. Но его раздражало, что они расположены без всякого порядка. А может, он есть? Вон там, справа, пять штук… Да, какой-то рисунок проступает. Потому это все так уродливо, что вроде проступает, вроде нет… Тут Марк понял, что это еще одна ловушка, и стал смотреть вниз.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});